Когда отец вклеивал эти фотографии, ему было далеко за восемьдесят. Длинная и такая в общем-то короткая жизнь. Я не знала его молодым: была поздним ребенком и помню папу только пожилым и старым. Зато есть семейный альбом и обрывки воспоминаний. Он был весьма закрытым человеком, не очень многословным, даже бы сказала – молчаливым. Окружающие, знакомые и незнакомые, относились к нему уважительно, даже с почтением. Может быть потому, что он всегда держал дистанцию. Это чувствовалось. Не помню, чтобы хоть кто-то проявил с ним какое-то подобие панибратства, хлопнул бы по плечу. Для меня он навсегда остался загадкой. Что его волновало, о чем думал, каким был его внутренний мир – могу только догадываться. О некоторых моментах жизни отца знаю по рассказам мамы, родственников и знакомых. Сам о себе он почти ничего не рассказывал.

Вот на этом снимке он совсем молодой, 25-26 лет, еще холост, но уже член ВКП(б). Живет вдвоем с рано овдовевшей матерью. Младшего брата Андрея и сестренку Шуру забрал в Москву старший в семье Иван, окончивший к тому времени военное училище. Дядя Ваня, Иван Яковлевич Некрасов, полковник, в начале тридцатых прошлого столетия служил в Дальневосточной армии, участвовал в боях на Халхин Голе, был секретарем особых поручений у маршала Блюхера. Ему в 37-м повезло. За полгода до своего ареста Блюхер отправил И.Я. Некрасова в Москву на учебу в академию. Того, кто сменил Ивана Яковлевича на посту подле Блюхера, расстреляли вместе с маршалом. Ивана Яковлевича понизили в звании, лишили наград и заклеймили в характеристике: Работая бок о бок с маршалом Блюхером не смог распознать в том врага народа. С этого момента на долгие годы старший из братьев Некрасовых прекратит общение и переписку со своими родственниками, дабы избежать ГУЛАГА для всей семьи. К тому времени Андрей и Шура, закончив учебу в Москве, работали в конструкторских бюро авиационных заводов – один в Омске, другая в Казани. Мой отец редактировал газету «Ударник» в Котельниче, затем был переведен на работу в райком партии, избран вторым секретарем РККПСС.

А вот на этом снимке (идет какое-то партийное совещание) отец (крайний слева) очень похож на моего младшего сына Ростислава. Точнее, это Ростислав походит на деда. Здесь отцу уже за тридцать. Возможно, он женат, а может, еще жених. Я бережно храню написанную его рукой записочку, адресованную моей маме и датированную 1935 годом. Вот она эта записка.

Мама по распределению после окончания педагогического техникума уехала на работу в Даровской район. Отец надумал жениться, но в Даровском его пылкости не оценили. Сказали: «Не уволим и не отпустим. Где мы возьмем замену учительнице посредине учебного года. Повремените до лета». Расписались они с мамой 1 августа 1936 года. Роман их был не слишком скорым. Тридцатилетний редактор районной газеты в Шабалино захаживал на студенческие вечеринки в педтехникум. Не танцевал. Сидел в сторонке и поглядывал на девушек. Среди студенток выделил мою маму, которая, по мнению ее отца и моего деда Якова Ильича Голохвастова, имела малейшие шансы выйти замуж, потому как худа «и поэтому Нютку надо учить». В том плане, что с образованием Нютка и без мужа не пропадет. А она и образование получила и «запал» на нее вон какой красавец – мечта всех ее однокурсниц. Нютка, почувствовав внимание к своей особе, рискнула события ускорить, заявившись в редакцию районной газеты под предлогом: А не нужен ли вам корректор? В корректоре не нуждались, но роман между редактором и выпускницей педтехникума с того момента закрутился, набирая обороты. Невеста была моложе жениха на 10 лет. Прожили они в мире и согласии 57 лет. Отец дарил маме цветы даже восьмидесятипятилетним.

Не помню, чтобы они ругались, чтобы в доме о ком-то отзывались дурно, чтобы кого-то осуждали. Я уже была взрослой, когда сосед дядя Павел, отец моей подруги Тани Татариновой, немного выпив, заявил во дворе: «В городе остался один настоящий коммунист – Некрасов». Мама за глаза, в отсутствии отца нередко говорила: «Для чужих сделает все, для себя – ничего». Ей было особенно обидно, что он при переезде из коммуналки отказался от двухкомнатной благоустроенной квартиры, заняв однокомнатную.

Работая на общественных началах председателем совета ветеранов города и района целых 15 лет, он категорически отказался от официальной зарплаты, считая, что это его обяжет, как-то повлияет на его свободу действий. Помню случай, о котором мне рассказывала мама: в кабинет отца, работавшего на тот момент в райкоме партии, принесли для меня цигейковую шубку. Увы, шубки мне поносить не довелось, ходок был из кабинета изгнан.

Еще случай из того времени. Мой дядя, мамин младший брат Михаил, попал в больницу с заражением крови. Отношение к больному со стороны врачей, видимо, оказалось прохладным, и дяде становилось все хуже и хуже. Тогда он попросил сестру навестить его в палате вместе с мужем. Он понимал, что шурин вряд ли будет о чем-то кого-то просить, но докторам следовало показать, чей он родственник. Мама пришла в больницу вместе с отцом. Тот действительно ни о чем никого не просил, но дяде незамедлительно начали переливать кровь, и он быстро пошел на поправку.

Пару лет назад в магазине ко мне подошла старенькая незнакомая женщина с палочкой: «Я знала вашего папу. Он руководил отделом культуры и принимал меня на работу, когда я, двадцатилетняя, приехала в Котельнич библиотекарем. Я ему благодарна всю свою жизнь. Помог с квартирой, позаботился, чтобы дров привезли. Редкостным человеком был ваш папа. Сейчас таких нет». Я растрогалась до слез, что его люди помнят и спустя 20 лет после смерти, и меня знают, как дочь своего отца.

…Странное дело, что мама его никогда не ревновала. Мне кажется, он нравился женщинам. Даже незначительное внимание с его стороны дамам, как мне кажется, льстило. Уже после смерти папы мама как-то разоткровенничалась. Говорит, что отец симпатизировал Марии Федоровне Леушиной, замечательной учительнице из первой средней, а она ему. Иногда они вместе возвращались с работы. Леушины жили двумя домами выше. И вот стоят они у наших ворот, смеются, разговаривают, оба светятся. Так мама видела, этот ее взгляд. Но более чем симпатий, ничего в их отношениях быть не могло. Муж Марии Федоровны – Дмитрий Иванович, работал вместе с отцом в должности заместителя редактора. Несколько раз они бывали у нас в гостях. Возможно, родители тоже, но дружбы между семьями как-то не получилось. Мария Федоровна в день похорон пришла с папой проститься. Не одна, вместе с Ниной Алексеевной Онучиной, которая в молодости работала корректором в редакции и тоже, как мне кажется, относилась к отцу с большой симпатией.

Вот на этой фотографии, возможно, 1954 года, где запечатлены лица всех сотрудников редакции и типографии, и она, молодая девушка, справа от отца. Папа в центре, как и положено главному редактору. Кстати, многих людей на этом фото я помню. Они стали моими коллегами, когда в самом начале семидесятых я пришла на работу в редакцию газеты «За коммунизм» .

Ну и еще одно мамино откровение: «Знаешь, а у тебя, наверно, есть брат на Дальнем Востоке», - сказала она, когда папы не было уже лет пять. Я не поверила. Хотя про красавицу-корректоршу в газете, которая перед войной или же сразу после войны уехала в дальние края, слышала от коллег-ветеранов. В маминой интерпретации история выглядела следующим образом. После Победы, где-то в 1946 году капитан Некрасов, продолжавший военную службу во Владивостоке, и та самая корректорша каким-то образом встретились, и она ему заявила: «Хочу от тебя ребенка». Сын родился, когда отец уже вернулся домой в Котельнич и все рассказал маме. Конечно, он не был святым, отличался вспыльчивостью, когда гневался, его глаза просто испепеляли, но на людях всегда держал себя в рамках. Нервы лечил почти ежегодно в любимом им Кисловодске. В школьные годы сестры, которая была старше меня на 12 лет, даже отлупил ее пару раз ремнем. За упрямство: не желала надевать старое пальто. Бесцеремонно выпроваживал из дома ее «женихов». А вот со мной, младшей, обращался иначе. Не воспитывал – всегда оставлял решение за мной. Не ругал, когда находил у меня в карманах сигареты и выбрасывал их. В 16-17 лет мы потихоньку начинали покуривать. Правда, не по-настоящему, без затяжек. Отец же никогда не курил и практически не выпивал.

Когда в самом начале 10 класса у нас, школяров, случился крупный конфликт с администрацией школы в лице ее директора Валентины Кузьминичны Самоделкиной, и мы в знак протеста срывали уроки, демонстративно покидали класс, и продолжалось это не день и не два, а достаточно долго, наших родителей вызвали в школу на «ковер». В зачинщики протеста Самоделкина «выбрала» меня. Видимо потому, что именно я в окружении толпы одноклассников писала письмо в редакцию областной молодежной газеты «Комсомольское племя», и Валентина Кузьминична застала нас за этим занятием. Увещеваний она делать не стала и письмо писать не запретила, из класса не прогнала. Просто сказала мне: «Тяжело тебе придется в жизни, девочка». Кстати, статья наша была опубликована. После беседы с директором школы отец ни в чем меня не стал переубеждать, приводя доводы типа, что класс выпускной, что вам это аукнется, что не надо плевать против ветра. Но другие родители это своим детям сказали. Наше первое в жизни противостояние закончилось нашим поражением. И действительно, на выпускных экзаменах с нами отыгрались: 6 человек из 30 завалили сочинение. Правда, мы с подругой Таней Татариновой эту «чистку» проскочили. Ни в чем не повинная любимая нами завуч Фаина Ефимовна Прозорова была отстранена от занимаемой должности.

На этих фотографиях отец такой, каким я его знала, таким помнят его внуки. На той, что ниже, рядом с дедом редактор данного портала Котельнич.info Александр Вылегжанин.

…Перелистываю страница за страницей старый семейный альбом. Как о многом хочется рассказать.

Татьяна Вылегжанина.