Нам на троих 54 года и главная жизнь еще где-то там, в неизведанной дали, откуда всплывает красный, как в лихорадке, круг простуженного январского солнца. И мы ведать не ведаем, что нас ожидает за этим манящим горизонтом. Настоящее пока обманывает ожидания и не соответствует заявленным амбициям. После окончания школы, а учились мы в одном классе, жили в одном городе, дружили так, что не разлей вода. Точнее, я дружила и с той и другой Татьянами, а они между собой, отдельно от меня, не очень ладили. Ну, это их дело, а мне они обе дороги по сей день. Обеих люблю.

Той зимой мы не особо переживали наши провалы: в институты не попали. Москва таила слишком много соблазнов, чтобы всерьез заниматься вступительными экзаменами. Вместо зубрежки ходили по музеям и магазинам, гуляли по паркам, наслаждались столичной жизнью. На экзаменах появлялись как бы между прочим. В итоге – вернулись в Котельнич. Одна Татьяна стала работать в регистратуре амбулатории под боком у мамы врача, другая пошла ученицей на трикотажную фабрику в мамин цех, я уехала в другой район, фотокорреспондентом в редакцию районной газеты, где некогда начинал свою редакторскую стезю мой отец. В 18 километрах от райцентра в деревне Содом жила со своей мачехой, моей неродной бабушкой Дарьей, моя любимая тетка Людмилка. ( я о ней писала, читать здесь). К ним-то мы и собрались на Крещение, чтобы погадать, приоткрыв тем самым занавес будущего.

Автобус отправлялся только в обед, ждать оставалось еще часа четыре. На морозе не перетопчешься. Повела подруг в редакцию – два километра пешком от станции. Намерзлись. Возникла идея купить вина. В магазинах тогда было завались вкуснейших грузинских, крымских, молдавских вин. А вот с деньгами у нас… Посчитали - прослезились. Но голь на выдумки горазда. Обошли прокуренные редакционные кабинеты. Тогдашние мои коллеги – это немолодые не хило употребляющие мужчины. Как шутил один из них: «Пока с утра стаканчик не опрокинешь, передовую в номер не сдашь». В общем, выпивали мужики. А бутылки прятали, где вздумается, лишь бы не на глазах. Мы эти бутылочки собрали, в моей фотолаборатории от этикеток отмыли, а потом сбегали в продмаг через дорогу от редакции и сдали. С доплатой к таре наших скромных средств хватило на бутылку «Киндзмараули». Между прочим, любимое вино Сталина. И наше тоже.

В деревню приехали, когда короткий январский день угасал. На стук отозвалась тетка. Распахнула дверь в ограде, всплеснула радостно руками: «ТАнюшка приехала!» - с ударением на первом слоге. - «Не одна, а сразу три ТАнюшки», - отозвалась я, ныряя носом в пух ее оренбургской шали, накинутой на плечи. – « О, сейчас пельменей наделаем. Польских. На три укуса», - обрадовано засуетилась тетка Людмилка, вталкивая нас в тепло протопленной просторной избы. В те времена они с бабушкой Дарьей держали скотину: поросенок, теленок, корова, куры. К изготовлению пельменей «на три укуса» мы приступили час спустя, а сначала нас отогрели горячими щами и чаем из самовара.

Затея внучки погадать на Крещение мою бабушку ничуть не удивила. Для нее петь илею - дело обыкновенное: каждый год пела, знавала сотни гадальных песен. Жаль, не хватило у меня по молодости лет любопытства, интереса и желания записать за ней все то, что она хранила в своей удивительной памяти. Думаю, что сегодня искусство петь илею безвозвратно утеряно. Да и тогда, в конце шестидесятых, во всей деревне это умела делать только моя бабушка Дарья. Сама метода гадания очень проста. В глубокую тарелку мы положили какие-то свои вещички: заколку, часики, рукавичку. Тетушка по одной брала их с блюда, а бабушка выводила тонким голоском: «На печи дежа высоко взошла. Илея, илея, илея». Старушка выбирала для нас только хорошие запевки, на добрую долгую жизнь.

Поздним вечером, умяв не по одной тарелке вкуснейших пельмешек, напоминающих размерами ватрушки (что и означало в теткиной интерпретации «польские, на три укуса»), отведав изумительного «Киндзмараули», мы пошли в своем желании испытать судьбу дальше. Посреди избы у стены стояла маленькая кирпичная печь-подтопок, служившая средством для создания в избе дополнительного тепла в особо студеные зимние дни. На ней мы решили пожечь бумагу. То, что отображалось на стене в момент сжигания и означало судьбу. В последний момент я отчего-то струханула и отказалась заглядывать в будущее, которое страшило, пугало, но и притягивало. А мои Таньки отважились идти до конца. Не помню, что там выпало Семиной, а картинка для Татариновой оказалась столь яркой и четкой, что мы ахнули: «Тань, смотри, да это же Красная площадь, - показывала я пальцем на стену с темными силуэтами Кремля, Мавзолея». Гадание сбылось. Татьяна через год поступила в Московский текстильный институт.

Устраиваясь на ночь в маленькой горенке, каждая из нас под подушку положила десятка полтора свернутых записочек с мужскими именами. Поутру вытягивали одну-единственную и зачитывали вслух имя суженого-ряженого. Увы, каждую из нас постигло разочарование. Имена оказались совсем не теми, что ожидалось и хотелось. Ведь у нас уже были «женихи», но звали их совсем по-другому. Более того, никакого Анатолия среди моих тогдашних даже просто знакомых не значилось. «Какая ерунда!» - отбросила я с досадой куда-то в угол свою «судьбу-записочку».

И напрасно. Гадание на Крещение самое верное и самое точное. А еще говорят – страшное. Почему-то же испугалась я жечь бумагу на печке…

Послесловие. Слава Богу, судьба моих подруг и моя собственная сложилась так, как сложилась. Таня Семина стала экономистом, Таня Татаринова – инженером, я – журналистом. На мужей своих нам грех жаловаться, хотя, собравшись иногда за бокальчиком Киндзмараули или рюмочкой коньячка, изливаем друг другу душу: и то не так и то не эдак, а потом приходим к выводу - да все хорошо и даже замечательно! У Тани Татариновой две дочери внук и две внучки. У Тани Семиной двое сыновей и пока один внук. У меня тоже два сына и пока одна внучка. Жизнь продолжается.

Татьяна Вылегжанина (Некрасова)

Такими мы были в наши 18 лет.

Татьяны
   Некрасова         Семина             Татаринова